Возможно – это всего лишь сон, видение, порожденное метелью. Ветер дует, захлопывая ставни, сквозь пелену падающего снега едва ли видно то, что происходит за окном. Там нет ни живой души, только ледяные, безжизненные снежные бабочки кружатся в выверенном, однообразном, почти механическом танце. Но вот чья-то тень появляется на заметенной тропинке, и снегопад занавесом расступается перед идущим. Этот странный человек одет не по погоде, но от тела его веет таким теплом, что пчелы летают вокруг него и не замерзают. И двенадцать глаз обручем окружают его седую голову.

Древние знаки солнца и луны украшают его одежду, знаки света и тьмы , ночи и дня, жизни и смерти. Они сплетаются в одно целое, и сам земной день сливается с земною ночью там, где проходит этот странный человек. Он идет из мира, где тьма и свет, жизнь и смерть, добро и зло еще были неделимы. У него много имен, но самое знакомое для нас – славянское имя - Ховала.

В каждом его движении, в каждой улыбке и взгляде светлых и ясных глаз, спит древний покой, неспешность и умиротворение вечности, которой все уже знакомо, которой все уже принято и любимо. Поэтому, люди, случайно увидевшие Ховалу, не пугаются его, а успокоенные, опускают глаза и тихо уходят своей дорогой.

Жизнь и небытие слились в одно в этом чудесном существе, и каждый, кто случайно взглянет в один из глаз, окружающих его чело, тот навек исчезнет, растворится в пустоте. Но в руках Ховала несет свечу, возвращающую из пустоты в жизнь, в наш мир, в зимнюю вьюгу. И пчелы, и птицы радостно кружатся вокруг нее, избегая взгляда страшных двенадцати глаз.

Но если вдруг, кто-то и попадет под этот взгляд, и исчезнет под ним, Ховала осветит небытие волшебной своей свечей и вернет в мир потерявшуюся душу. Так будет с любой живою тварью, и с синицей, и с пчелой. Только с человеком, может быть, будет иначе. Лишь пустоту снаружи способна осветить волшебная свеча, пустоту же внутри она бессильна осветить. И пустоту в пустоте разыскать она бессильна.

Так пройдет Ховала, так расступится перед ним метель, расступится лес, а потом сама грань мира нашего с миром волшебным расступиться перед ним, и он исчезнет, оставшись странным видением в механическом танце белых бабочек, в снежной пелене, в долгом сне мира, именуемом зимою.